Отпадение Малороссии от Польши. Том 3 - Страница 125

125

Хмельницкий видел, каковы плоды его разбойной пропаганды, к которой он должен был прибегать в своей щербатой доле. Теперь он сам боялся «безголового зверя», разлакомленного кровью и добром зажиточных людей. Теперь старательнее прежнего он окружал себя татарами. А голод между тем заставлял этого зверя выть среди родных пустынь, из которых война изгнала земледелие. Голодный вой долетел и до нашего времени, в таком, например, двустишии казацкой песни:

І день і ніч войни ждемо:
Добичі не маєм...

Ржаной хлеб, рогатый скот и овцы сделались в Малороссии редкостью. Голод свирепствовал у нас вместе с черною смертью. Народ не видел ничего утешительного ни в настоящем, ни в будущем. Он был беззащитен в малолюдных пустынях своих и от казаков, жолнерских подражателей, и от татар, казацких побратимов. После искусственного возбуждения его физической и нравственной энергии, он впал в ту малорусскую апатию, памятником которой осталась историческая поговорка: «абы не сидячого татары взяли».

И вот чем казатчина способствовала русскому воссоединению, а не теми героическими начинаниями, которыми украшают ее псевдоисторики. Не борьба казаков за православную веру и русскую народность привела уцелевшие от Хмельнитчины миллионы малорусского народа под власть московского царя: привели их неслыханные бедствия, в которые Малороссия была повергнута казаками, а дорогу к Москве указало им наше духовенство, у которого польские ставленники отнимали духовные хлебы.

Еще в эпоху Иова Борецкого Московское Царство называли в Малороссии страною тихою все монахи и монахини, все попы и поповичи, все благочестивые люди, вздыхавшие по свободе религиозной совести, теснимой прямо или косвенно папистами. Эта тихая страна сделалась теперь обетованною, богатою хлебом, которым она снабжала даже киевский рынок во славу своего великого хозяина, царя, разрешившего беспошлинный вывоз при первом приступе голода в 1648 году . Москва, во многих частных случаях, проявляла себя варварски; но в распоряжениях своего двора и царского правительства поступала с удивительной человечностью сравнительно с мусульманами и католиками. Одно её освобождение от монгольского ига достаточно свидетельствует о преобладании в ней государственной хозяйственности над хозяйственностью турок и поляков. Это преобладание объясняют возрастанием самодержавия московского, заимствованного якобы от монгольского деспотизма. Но мнимые питомцы монгольского варварства, падшие в Смутное Время от козней цивилизованного Рима, встали без посторонней помощи, чего никак не могла сделать их якобы наставница, Золотая Орда, подпав под их владычество. Восстав из своего Разорения, Москва доказала превосходство государственной хозайственности своей и над воспитанною Римом Польшею. Она привлекла к себе симпатии всех, страдавших в этом государстве от бессудья и самоуправства, даже католиков, коренных полонусов, но всего больше расположила к себе малорусское духовенство.

Отклоняя просьбы казаков о дозволении им переселиться всем войском в Московское Царство, и не веря слезам Хмельницкого, Москва верила православному стремлению к ней истинных органов малорусской церкви. Это стремление поощряла она с политическою последовательностью, по мере своей безопасности от Польши.

Монахи и монахини получали от неё «милостыню на церковное строение» безотказно; но сперва пограничные власти не всех обращавшихся к царской благотворительности допускали в самое сердце Великой России. По царскому указу, многим давали милостыню в Путивле, и затем возвращали в «Литовскую Сторону». Теперь царь подавал милостыню не только на церковное строение, но и на школы, которые, как жаловался киевский митрополит, «оскудели оскудением благодетелей своих», разогнанных, разоренных и перебитых казаками (чего не смел высказать письменно).

Теперь в Москву принимались уходившие из оказаченного Киева эллинисты-богословы «для справки греческих книг на славянскую речь», для перевода историко-философских книг с латинского языка и для устройства певческих школ.

Наконец, в августе 1652 года, было наказано путивльским воеводам: всех приходящих из Киевской земли чернецов и черниц, которые выйдут на государево имя, пропускать к Москве без малейшего задержанья, с провожатыми, и давать им подводы, «чтоб им ни в чем нужи не было». Вот с кого началось самое искреннее и прочное присоединение Малороссии к России!

Монахи первые возвестили о стремлении малоруссов к новому центру русского мира; монахи оправдывали его собственным переселением в самую среду великоруссов; монахи давали у нас в Малороссии православно-русское направление всем умам, остававшимся за пределами католического влияния и вообще польщизны.

Точнее сказать, они сохранили у нас всецело древнее русское благочестие. Презирая так называемое невежество этого класса и соединенные с действительным невежеством пороки, игнорировали мы доселе великую службу его в деле русского воссоединения, и приписывали это спасительное дело отребью польско-русской общественности — днепровским гайдамакам, черноморским пиратам, татарским побратимам. Нет, общественная и семейная жизнь в тогдашней Малороссии не давала возможности сохранить в целости национальные предания о предках и старине: только порвав связи с миром и его житейскими попечениями, было возможно спасти нашу русскую национальность в будущем посредством ясных воспоминаний о былом под сенью древних наших святынь, на гробовищах отдаленнейших наших предков.

125