Отпадение Малороссии от Польши. Том 3 - Страница 138

138

Едва оно было прочитано в Сенаторской Избе, как прибыл в Литовскую Бресть (московское название города) поверенный Лупула с выражением готовности господаря к посредничеству между Хмельницким и Речью Посполитою. Сенаторская рада признала Лупула посредником надежным, и король послал ему условия, на которых паны готовы помириться с казаками. Но вслед за тем пришло известие, что Лупул изгнан из Волощины и просит у короля скорой помощи. Это известие рассеяло надежду на умиротворение края. Паны знали, что Турция готова помогать Хмельницкому, и что хану дано повеление идти со всеми ордами на соединение с пограничными башами. В виду такой грозы, король послал новопожалованного подканцлера Трембецкого в Регенсбург просить Германский Союз на помощь предостению христианства, как называла себя Польша, и не иначе, как до истечения трех месяцев. Полякам казалось, что вся Европа рухнет вместе с их доблестным государством, не умевшим обращаться ни с жолнерами, ни с казаками. В «декларации о грозящей Священной Империи опасности» прямо сказано, что когда передовая стена христианства падет, она «засыплет своими развалинами немцев».

И венгерский, и волошский послы старались в Бресте перетянуть Речь Посполитую каждый на свою сторону. Венгерский посол домогался наступательно-оборонительного союза с Ракочием и мультанским господарем против Хмельницкого. Ян Казимир был не прочь от этого союза, но отложил все дело до своего возвращения в Варшаву на 28 мая.

На генеральный сейм в литовскую Бресть прибыло лишь несколько сенаторов, и королю нельзя было ничего предпринять ко вреду Лупула. Литовский гетман, Януш Радивил, был его зять, а король нуждался в Радивиле для того, чтобы соединить литовское войско с коронным. Поэтому король сделал литовского гетмана виленским воеводою, не взирая на ропот католиков, которые, устами проповедников, «народных пророков» своих, осыпали его с амвонов упреками. Дом князей Радивилов смотрел на дело Лупулово, как на свое собственное, а дом этот был в то время могущественнейшим в Литве. Громадными владениями, можновладным родством и первенствующими дигнитарствами в княжестве достиг он такой силы, что если его приватные интересы не были согласны с интересами государства, то перевешивали их: слова самих поляков об их былом отечестве. Поляки подозревали князя Януша даже в тайной политике, основанной им на родстве с Лупулом и Хмельницким. Но они в то время так потерялись, что подозрительность доходила у них до безумия.

Король советовался в Варшаве с приглашенными туда членами сенаторской рады, а отсутствующих просил сообщить свое мнение о волошском вопросе письменно.

Памятный наш бискуп Гневош не советовал входить в союзы с владетелями подначальными. Его мнение поддерживали и другие. Но избранник Хмельницкого, Ян Казимир, был для него полезен тем, что изо всех зол избирал всегда наибольшее. Так поступил он и в настоящем случае. Он вообразил, что Ракочий не только сам послужит ему опорою против Хмельницкого, но заставит служить Польше и обоих господарей.

Некоторые стеснялись относительно Лупула тем, что он столько раз доказал свое доброжелательство Речи Посполитой; что он, как польский шляхтич и гражданин по индигенату, имеет право на оборону со стороны короля; но король, по отзыву нынешних поляков, торговавший человеческою кровью, успокаивал свою совесть, или свою бессовестность, тем, что Лупул отдал дочь свою за Хмельниченка, а хоть и перевел свои богатства в Подольский Каменец, но не написал об этом к королю, следовательно держался в двусмысленном положении между ним и Хмельницким. Нам позволительно думать, что эти то богатства и были на уме у короля-иезуита, когда он решил вопрос о помощи.

Как бы то ни было, только венгерскому послу был дан такой ответ, что король, сочувствуя справедливому делу Седмиграда и Мультан, готов на союз против Хмельницкого. О Волощине не сказал он ни слова. Этот наступательно-оборонительный союз назван conjunctio armorum и, насколько можно судить из последовавших за ним военных действий, основывался на обоюдных обещаниях воевать против казаков и татар.

Счастливый политическими иллюзиями своими Ян Казимир отправился после того во Львов для дела не менее важного и не более для поляков исполнимого. Надобно было уплатить войску недоплаченный жолд и вести его на Хмельницкого, пока тот не вооружил еще черни и не призвал татар.

Заготовленное для новой казацкой войны коронное войско новопожалованпый коронный гетман, Станислав Потоцкий, разместил хоругвями в разных местах, на далеком одна от другой расстоянии. Он боялся жолнерских соглашений о бунте за неуплаченный жолд. Теперь стянул он войско под Глиняны, невдалеке от Львова, в число 38.000, ожидавших заслуженного жолду.

По словам самих поляков это было не столько войско, сколько собрание дерзких и нетерпеливых кредиторов панской республики. О военной дисциплине не было в нем и речи: оно служило из милости. Стоя бездейственно вблизи большого города, жолнеры входили в долги у армян и жидов для щегольства, разгула пьянства, и все это на счет неуплаченного жолду. Не обращая внимания на строгие запрещения, выходили они тысячами из лагеря, шлялись по улицам, устраивали сходбища, затевали ночные драки, и возвращались в сопровождении нагруженных съестною добычею возов да веселых женщин.

Лагерь гремел от пирушек и товарищеских сходок, называвшихся у жолнеров конверсациею. Это был старинный и пагубный обычай польского войска. Жолнер обыкновенно приглашал к себе сослуживцев и, прокутивши с ними в один день полугодовое жалованье, шел в гости к такому же кутиле. Бережливость у них подвергалась презрению: только расточительностью можно было угодить и товарищам, и начальству. Обычай такой конверсации ввела богатая шляхта из национального гостеприимства. Но эта добродетель польская, практикуемая в лагере, бывала причиною поединков и драк, причиною грабежей и насилий во время похода и на лежах. Растративши все, жолнер нуждался во всем. Не удовлетворяясь платою, заявлял он требования неслыханные, и был всегда готов к бунтам и конфедерациям, чтобы вынудить плату за четверть года не в зачет и обеспечить себе амнистию за самоуправство. В таком положении находилось войско и тогда, когда король прибыл во Львов.

138