Отпадение Малороссии от Польши. Том 3 - Страница 74

В то же самое время Ракочий угрожал нападением со стороны Кракова; а перед глазами у панов стояли казаки с оказаченною чернью и палеями мужиками, которые были вооружены списами, ножами, косами, пращами, цепами и киями: милиция, грозная многочисленностью и самым диким, жартующим свирепством. Еслиб и было возможно презирать эту страшную гидру с возобновляющимися вечно головами, то диверсию панским силам ежеминутно могли сделать Оттоманская Империя, Московское Царство и даже Швеция. Между тем оборона государства лежала на плечах западных воеводств, которые составляли едва третью часть его, так как Белоруссия должна была обороняться дома. В лагере под Сокалем находились все силы и последние средства Речи Посполитой. В случае проигрыша дела, полякам, по словам польского историка, незачем было возвращаться домой.

«Зная это» (продолжает он), «паны стояли бездейственно, в то время, когда неприятель соединялся и выростал силою, и было у них довольно времени и справедливых причин для критики своих вождей, для предчувствий, тревог и безнадежности. Не доставало человека, который бы эти массы взял в сильные руки, увлек их за собою, вдохновил верою в себя и воспламенил надеждою победы, войско не имело никакой уверенности в гетманах: их прошедшее не давало для того основания. Короля не любили и ценили низко. Упрекали его в легкомыслии, в изменчивости и в совершенной неспособности к ведению войны. Средства, которыми он содержал войско, отняли у него и последнее достоинство. Постоянные смотры и маневры, посредством которых он хотел править войском, не имея об этом никакого понятия, делали его смешным в глазах старых воинов. Его императорская гримаса (mina imperatorska) не импонировала никому. Его благосклонность к иностранным офицерам досадовала польских предводителей; строгость, посредством которой силился он ввести в лагере соподчинение, давала совершенно противный результат, а постоянные перемены в военных планах лишали всех надежды на успех. Это непостоянство в намерениях было для всего войска наибольшим поводом к соблазну. Что ни постановила бы военная рада, как дело неизменное, было извращаемо всяким частным наитием. Первая нелепая весть путала отданные приказы и все приготовления вождей, сделанные по общему согласию. Другим злом была несоподчиненность в войске, увеличивавшаяся с каждым днем, а поводом к ней была беспорядочность военного судопроизводства. В прежние времена, когда польский король находился в лагере, высшая войсковая власть была всегда у него в руках, но в судопроизводстве вожди и сановники действовали самостоятельно и непреложно. Каждый исполнял свою обязанность, и жолнер знал, откуда может постигнуть его кара. Теперь же, по совету иностранцев, которые хотели присвоить себе достоинство военных сановников, король миновал старых должностных лиц, и лежащие на них обязанности поручал исполнять лицам новым. Гетманы не были гетманами, обозный не был обозным, стражник не был стражником, потому что сам король хотел быть гетманом, обозным, стражником, — хотел быть всем, а для занятия своего места употреблял такие личности, которым ничто не давало права заниматься этими делами. Потому-то жолнер обращал мало внимания на новых и прежних начальников, а офицеры, видя, что их миновали и пренебрегли, не заботились о порядке и субординации: так как о деле, о котором пекутся все, никто не печется.

Отсюда полная неурядица в войске; отсюда ежечасная перемена постановлений; отсюда беззаботность о знании неприятельских замыслов. Один оглядывался на другого, никто не исполнял своей обязанности, никто ни о чем не ведал. Король не имел никакой уверенности в способностях своих офицеров, а те взаимно себя чернили и постоянно ссорились. Когда доходило дело до рады, члены её подавали самые противоположные мнения, и казалось, что никто не знал, зачем прибыл в лагерь: ибо все были склонны больше к трактатам, нежели к битве. К счастью (прибавляет польский историк), «в королевском войске находилось два человека, которые в настоящем случае могли бы спасти Речь Посполитую от окончательной гибели. Первый из них, князь Иеремия Вишневецкий, любимец всего народа, за которого грудью могла бы дышать спокойно вся отчизна, держался скромно, в стороне; но его слова, произнесенные в решительный момент, были всегда сигналом и веленьем для всех, и не было сомнения, что в случае крайности, вся шляхта без колебанья отдалась бы в руки того, который, по словам одного из его поклонников, сделавшимися популярными, любил славу и ходил в ней, как в солнечном сиянии (w slawie sie kocliai i w niej, jak po sloncu, chodzil). Другой был мало в то время известный поручик (наместник) коронного великого гетмана Стефан Чарнецкий, но ежедневно, однакож, выраставший влиянием и значением у короля. И вот битва под Берестечком для первого из них была ярким отблеском заходящего солнца, а для другого — зарею восходящей славы богатыря», — увы! (скажет русский читатель) «богатыря бесплодного мщения, которое ожесточило непримиримых врагов больше прежнего».

Война, начавшаяся из-за ничтожной женщины и мелкопоместного хозяйства в глуши Чигиринщины, разбудила в двух нациях воспоминания столетий, обнаружила симпатии и антипатии великих народов, затронула интересы политических систем и превратилась наконец в подобие крестового похода одних последователей Христа на других, не признававших взаимно друг друга христианами. Не католики шли против сарацин, как в оных славных и богопротивных походах темного времени. Два духовные стада, образовавшиеся во имя одного и того же божественного пастыря, две церкви, создавшиеся во славу одного и того же зиждителя, встали друг на друга, как правоверные против кривоверных и как благочестивые против злочестивых. Святой отец, вместо денег, которых у него просили северные обожатели его, прислал всем идущим на брань отпущение грехов, да какие-то мощи, да золотую розу, шляпу и освященный меч королю; а святейшие патриархи восточные прислали к казакам коринфского митрополита, снабженного грамотою константинопольского патриарха, в которой он восхвалял благочестие Хмельницкого и одобрял войну его с врагами и угнетателями православия, изменниками истинной веры, разорителями христианской церкви, орудиями сатаны, то есть — с папистами. Патриарх писал к Сильвестру Косу, прося его быть дружелюбным с Хмельницким и осенить своим благословением его предприятие, а коринфского митрополита хвалил за то, что он состоит при Хмельницком, и ободрял его на духовные подвиги в защиту православной веры.