Отпадение Малороссии от Польши. Том 3 - Страница 54


К оглавлению

54

Волошский господарь горько жаловался ему на казаков, которым он, по его словам, давал убежище в своем княжестве во время июльских замешательств и со всеми обходился человеколюбиво (et omni tractabat humanitate), а они де так жестоко его придавили! Бедствия Польши обрушились и на него (писал он): ибо Хмельницкий выговаривал ему: зачем старался он в Крыму об освобождении гетманов? Для чего их на возвратном пути из плена так радушно принимал? Зачем дает королю деньги на войско? Зачем дружится с ляхами и уведомляет их обо всем, что делается у Порты?

Причиной постигших его, Лупула, бедствий, по его мнению, были также мультянский господарь Бессараб и седмиградский князь, Ракочий, заключившие с Хмельницким враждебный союз против Польши. А теперь (писал он) и его самого Хмельницкий довел до того, что должен был присягнуть ему в том же, сверх того дал письменное обязательство и обещал послать войско в помощь против короля. Сделал де он это по неволе (non tam libenter, quam reverenter): ибо у него над шеей висел неотвратимый (nie uchronny) меч; а этот изменник непременно хотел добыть его, Лупула, где бы то ни было (in omni loco) и добытого умертвить. В таком де положении дел своих прибегал он под покровительство короля, обещая ему всяческую преданность, на сколько это возможно при необходимости исполнить обязательства, данные Хмельницкому. Он готов нарушить вынужденную у него присягу, лишь бы не принадлежать к обществу этого изменника и укрыться под милостивыми крыльями королевского орла.

Так передавал его жалобы и мольбы Потоцкий в письме к королю от 22 октября 1650 года, и ходатайствовал, по его просьбе, о даровании ему польского индигената, дабы приобресть в нем союзника. Что же касается обещанной сыну Хмельницкого дочери, то Лупул, по словам Потоцкого, желал бы ловко уклониться (kcszfaltnie wysliznac) и от этого. Потоцкий просил короля написать к Хмельницкому, чтоб он оставил свое сватовство к подданной Турецкого цесаря, дабы не заподозрить своей верности Речи Посполитой. «Если же такой способ не подействует» (писал Потоцкий), «то, по моему мнению, надобно этот союз расторгнуть мечом, в избежание великой опасности, которая бы вытекла из успехов Хмельницкого в его замыслах», и здесь высказал он мысль, зародившуюся в казатчине еще при Косинском.

В течение полустолетия эта мысль развилась до того, что теперь казалась исполнимою многим. «Намерения этого предателя» (писал Потоцкий) «вот какие войска вашей королевской милости осадить; Ракочия с мультанским господарем выпустить к Кракову; шляхту искоренить (nobilitatem exstirpare); у вашей королевской милости престол отнять, и посадить на него кого-нибудь другого, едва ли не самого Ракочия».

Вместе с тем Потоцкий доносил, что Хмельницкий на те воеводства, которые он удерживает за собой против Зборовского договора, получил султанское знамя и обещал платить с них гарач. «Нам готовится страшное и неожиданное бедствие» (прибавлял он), «Я знаю, что теперь он будет ласкаться, но это для того, чтобы миновало неудобное для него зимнее время, и чтобы привести в исполнение то, что вознамерился и условился с соседями сделать весною. Теперь нам остается одно: или поразить казаков, или перенести войну за границы государства, поуспокоясь дома».

«Обоз» (писал Потоцкий) «распущу через три дня. Сидел бы в нем и дольше, хотя не знаю для чего, когда бы войско не было в такой страшной нужде (gdyby nie to, ze srodze xvojsko nedzne)». А войско Потоцкого, готового и поразить казаков, и перенести войну за пределы государства, не только терпело нужду, причиняемую, как всегда, скарбовою неурядицей, но, под гнетом нужды, и бунтовало. Мясковский писал о нем к брату так: «Того, что я застал в лагере нового, неслыханного и подающего дурной пример (novum inauditum et pessimi exempli), нe могу забыть. Чужеземцы, или лучше нашинцы, одетые по-чужеземски, почти выламывались уже из гетманской юрисдикции, и не допустили судить себя войсковым судьям по старинному войсковому закону.

После сигнала, делали многолюдные сборища, поднимали шум и крик против польского войска. Ударили было уже в бубны и наконец — разграбили базар».

В обществе рассказывали, что когда перед роспуском войска гетман делал смотр, у одного жолнера вспыхнул без выстрела порох на полке, и он сказал: «Это — за недоплаченное жалованье», а потом выстрелил из другого пистолета и сказал: «А это — за уплаченное». Все захохотали, и сам гетман сознался, что голодный и недоплаченный жолнер не исполняет команды.

Из этого лагеря кто-то писал к кому-то от 23 октября: «Хмель замер с войском своим (cicho zapadl z gadziiuy). Как бы не ожил снова, и найдальше — весною. С нами фальшивые, обманчивые церемонии. Тех, которые бегали (у него) из Волощины, обезглавливает и расстригает, а других посвящает».

Далее в безымянном письме следует не менее характеристическая черта по отношению к татарской помощи: «Был в великом страхе, потому что пришел в Украину только с 30.000. Татары все разошлись. Вот когда можно было его напугать или совсем уничтожить. Но он двинулся хитро (usus stratagemale ruszyi): прислал к пану Краковскому грозное посольство, готовясь наступить на обоз, а между тем поскорее убрался на Украину, и этак ускользнул от нас».

В заключение, безымянный корреспондент сетует на королевское запрещение вмешиваться в волошские дела — следующими словами: «Правда, его милость пан Краковский знал об этом, но трудно было что-нибудь делать со связанными руками (zwiazane гeсе majac)». 

Кисель доносил королю из Киева от 26 октября, что из Волощины только часть Орды пошла в Крым, а другая за Чигирином в Диких Полях осела на кочевищах... «Здесь все говорят» (писал он), «что если не будут успокоены в религиозных притязаниях и не будут обеспечены заложниками, или присягою, то мир не может быть прочен».

54