Отпадение Малороссии от Польши. Том 3 - Страница 62


К оглавлению

62

То же самое происходило и с противной стороны. Боги к богам всегда завистливы.

Были завистливы и все творившие богов по образу своему и по подобию. Но нигде и никогда божеская зависть не доходила до таких крайностей, как в католическом свете XVI и XVII столетий. Нигде и никогда не являлась она среди славян в таком погибельном бессмыслии, как в Польше. При Владиславе IV в следствие терпимости королевского правительства, она упала было до того, что католическая шляхта даже на сейме проклинала папу. Но иезуит-король во всем потакал духовенству и его дикой политике, а Хмельницкий, взявши кровавой рукой чистое знамя малорусского православия, подливал масла в пылающий фанатизм католической партии.

Варшавский Аноним, очевидно ксендз, вписал в историю Польского Разорения красноречивую страницу, когда пришлось ему описывать чрезвычайный сейм. По его взгляду на католичество и православие, даже Кисель был враг римского папы, и письмом, убеждающим короля к церковным уступкам, оскорблял религиозное чувство поляков.

«В этом письме» (говорит он) «дух схизмы бьет на униатскую веру, так как и сам он был схизматик. Кисель говорит: пускай восточная и западная церковь будут одна овчарня: ибо глава обеих — Христос, преемство у обеих идет от апостолов, одни святые учители и одно учение; одна без другой не может существовать; в церемониях и обрядах различаются по различию языков, но это не беда, когда они имеют: одни основания и начала от Господа Христа; и для чего же пороть Христову ризу не сшитую, называя (последователей той и другой) унитами и дизунитами? Для чего разделять церковь, которую соединил Бог? Когда мы примем и утвердим это основание, то не будет разницы в словах, не будет и диссиденции между народом, исчезнет соревнование, прекратится война.

«Кисель» (продолжает фанатик) «призвал во свидетели тех, которые вместе с ним трудились над Зборовским миром: они де согласились на уничтожение имени унии, но исполнить это обещали его товарищи словесно, не включая в публичный документ мира, дабы это было благодеянием согласного отечества, не вынужденным казацкою войною. Если де стоят этого тридцать униатских церквей, чтобы разорить и опустошить несколько тысяч храмов благочестивых, и через то погубить миллионы христианских душ; если эта малая летороль, отщепленная от греческой и не прирослая к римской, будет разумным основанием такой тяжкой войны, то лучше теперь совещаться о безопасности жизни и здоровья, а потом, успокоив отчизну, созвать на это синод, удовлетворяя волю духовенства, и на нем обсудить это различие».

«В ответ на это» (говорит Аноним) «поднялся страшный крик в Посольской Избе (не в Сенаторской, состоявшей на половину из бискупов, а в Посольской, где заседали представители светской шляхты)». Как козел не будет бараном (завопила шляхта), так схизматик не будет искренним охранителем католической веры; а тот, кто принадлежит к одной и той же вере с хлопами, не может оборонять шляхетские вольности. Вера это дар Св. Духа; Дух Святый это иероглиф вольности: где хочет и как хочет, дает он вдохновение. Как! для схизматиков да для обжорства и бунтов глупого хлопства, сделать невольниками шляхту и не дозволить им так веровать, как повелевает Святый Дух, а так (пусть веруют), как предписывает сумасшедшая и пьяная голова Хмельницкого, под предлогом обороны веры (prelext zmysliwszy obronv wiary)! Вот какой проявился новый доктор чертовской академии! Недавно выпущенный на волю чернорабочий хлоп отнимает у поляков дар Божий, святую веру. Если не нравится (им) слово уния, то (нам) не нравится схизма. Пускай же отрекутся учения своего схизматика патриарха, оскверненного арианскими ересями безумца, посвященного бисурманскою властью, и все соединятся с западною церковью и назовутся правоверными: на это Польша согласится легко, а Кисель, киевский воевода, пускай не будет проповедником казацкого учения, если хочет быть в числе польской шляхты, а не в звионзке казацкого бунта»!

Вот под каким знаменем выступила наконец Польша! под знаменем развратителей её государственности, общественности и семейности. Свободный паче всех народов шляхетский народ не признавал свободы совести в том народе, который раньше его принял христианство, и даже родоначальников польского имени видел крещенными по обряду церкви греческой. Признав девизом своим религиозную нетерпимость и проповедуя веру, как магометане, с мечом в руке, поляки оправдали казацкое вмешательство в церковные дела, и поставили московского царя в необходимость отстаивать присвоиваемые папистами владимировские и ярославовские храмы.

Но в составной польской нации было много иноверцев-иноплеменников, которые худой мир предпочитали доброй ссоре, и они-то способствовали образованию комиссии для переторжек с Хмельницким. С другой стороны и между казаками были такие, которые высказывали втайне, что Хмельницкий посягает на то, что ему не следует по народному праву, и должен сам нести ответственность за свое предприятие, они же готовы отстать от него, лишь бы наслаждаться спокойствием. Искушением Хмельницкий увлек на свой путь одних, а террором принудил идти за собой других; но прожитые с панами столетия делали в Малороссии свое дело, и многие из наших предков, казаковавших по воле и по неволе, оглядывались назад с сожалением и раскаянием. Этих людей Хмельницкий знал; он их вокруг себя чуял; он их боялся, — и вот почему, стоя во всеоружии нового покушения на панов, или как он выражался по-казацки, на ляхов, не отказывался от мирных переговоров. Притом же у него, как у демагога, не все ладилось одно с другим. Турки потому содействовали его союзу с татарами, что неудачи Венецианской войны пугали их; а татары потому ладили с ним, что не смели ослушаться султана. Но хан долго не соглашался лично участвовать в новой войне с панами, и отправил к нему в помощь нуреддин-султана с 10.000-м отрядом, дав при этом нуреддину тайный наказ избегать сражений и состоять при Хмельницком лишь в качестве стражи; только в случае крайней опасности, обещал хан прийти к казакам на помощь со всей ордою, когда наступит весна.

62